СЕРЁНЯ С РОДИНЫ (Монолог написан для Михаила Евдокимова. Не читал.)

Серёня приехал ко мне в ночь с 31 декабря на 1-е, когда уж легли все.
Здорово! – говорит. — С Новым годом! Фу! Лифт-то у тебя, однако, импотент!.. А по лицу-то твоему и не скажешь, что телеграмму-то нашу получал! Ну, ладно! Вот всем твоим варежки. Моя вязала. Там шерсть собачья — помогает. А супруга-то твоя где? Спи-ит? Тильку-то мою, псинку, помнишь? Не? Тоже спала всё. Вон варежку понюхай — её шерсть… Утопла, что ж теперь нюхать-то. Это Митяй её… Ну, что, веди в кухню-то! А я на вокзале-то был уже в начале четвертого дак. Сразу к тебе. Ну, купил вот только эту дуру-то. Хорошо у вас — круглосуточно всё. Не, у нас тоже можно круглосуточно квасить…
Наливай, или давай я налью, а то ты халатом-то еду сметёшь, оделся бы, гости в доме дак… Твоя-то где? Спит еще? Ну, пускай спит, мы тихо.
…У нас-то тоже можно круглосуточно. Правда, пока ночью Веру Степановну добудишься, вся закуска псу под хвост. А у ей кобель во дворе подлый — поначалу не гавкает, а уж когда к окнам пройдешь, тут он и… Забываешь, зачем шел-то… Моя-то Тилька добрая была. Ты варежки-то носи. Ты не думай, это с неё шерсть-то начесана, когда она еще живая была. А она с Митяем купалась и утопла. Околевшую-то кто ж чесать будет? Только Митяй если….
Давай-ка сразу по второй, а то сидим, молчим. Я гляжу, холодильник-то у тебя битком. Думал, посидим скромно, встретим год, переночую, а утром по заданьям. А вы уж наготовили прям на колхоз! Это ж сколько нам сидеть, чтоб всё слопать!
Вот мы с Митяем сидели-пили тоже на бережку летом-то. А Тилька в тенёчке спала, она везде за мной, куда я, туда и она… А жара ж! Мы ж потому водочки-то и взяли. Я за ей и ходил. Пришел: «Дай, говорю, Степановна, литровую похолоней». А её тоже, видать, распарило, да старенькая. Полезла к своему холодильнику. А там тесно у ей, ты ж помнишь. Слева — печенье с “Беломором”, справа — сапоги с памперсами, на кой ляд они нужны, ни одного писюна на селе… Если дед Федор только… Ну вот, а посреди – холодильник этот, “Зил”. И тут вижу — искры сыплются из угла-то, да Степановна ка-ак заорёт, да ка-ак рухнет! Да с моей бутылкой, а я деньги-то уж ей отдал… А там розетка раздолбана, её током-то и шандарахнуло. Лежит, бледнеет. Пузырь-то уцелел, а Степановна, гляжу, отходит…
Ну, всего тебе хорошего, супруге твоей тоже, она спит всё что ли? Детишкам вашим, чтоб полон дом… Ты плотней заедай-то, нам пить и пить еще, а всего-то вон пятый час. Всё темно да темно, когда тут у вас светает-то?!
Ага! Лежит, значит, Степановна вообще без призраков! Без призраков жизни. Я к ей за прилавок-то перелез, а чё делать? Жара! Село пустое! Ну, первым делом я эту пожилую женщину, учитывая её возраст и профессию, конечно же, обесточил, а уж потом понимаю: надо ей искусное дыхание. А как? Попробуй-ка сделай так, чтоб она еще и воскресла! Когда она вертикально-то стояла, вроде губы как губы были, а легла дак… Вот у ей четыре зуба — два сверху и два снизу… Ну, ты вот поставь вот эту табуретку вверх ногами и накинь на ножки мокрую тряпку – точь-в-точь уста Степановны! …Ну, приспособился… Сделал… Воскресла… Да как пошла на меня… Я и слов таких не знаю! Обидно! Я ж её к жизни возвращал, на кой ляд мне её щекотать-то, ну? А она: «Щекотила!» — кричит, — «Извращенец!» Я ей: «Степановна, за что ж это ты мне такое?!»
За родителей давай-ка! А то сидим, молчим, нехорошо… Ты ж гляди, как у меня зуб-то раскачался! Давай-ка закусывай ужасней, а то захмелеешь… Твоя-то где нынче? Спит? Уже? Хм.
…Так ты слушай сюда, жуешь всё! Приношу я на бережок бутылку. «Ну, говорю, Митяй, в следующий раз ты проставляешься, потому что я только что твою тещу спас от верной смерти!» А Степановна Митяю — теща как раз, я ж тебе говорил. Вот он, зараза, свою тещу любит! Вот ты любишь свою? Потому что вот я-то свою не очень… Не, она баба добрая, как Тилька моя, только дурная… Она нам что на прошлый новый год-то учудила! Я, говорит, к вам приду встречать. Так она, помимо пирогов, холодца, закусок всяких, она капусты квашеной принесла. Вкуснющая!! Не оторваться! Сочная, с укропчиком, с чесночком, холодненькая, крепенькая, хрустит, не пересолена — в общем, нас шестеро было в избе — взрослых, да малых еще пятеро, так мы под водочку-то две трёхлитровых банки и уговорили… А… Ты слушай, не спи! …А капусту теща-то недодержала — торопилась к праздникам-то! И вот она у нас внутри доходить стала. А еще представь — яблоки моченые на столе, сметана совхозная, хлеб ржаной — свежайший, компоты детишкам пооткрывали… В общем, скоро началось! Старый-то год еще успели проводить, а уж ближе к курантам… и курантов не слыхать! Ни тебе ни поговорить о чем хорошем. Какое там поговорить — слова не вставишь! Представь — народу 11 человек! Хорошо — все свои… Тебя вот с семьей — жаль, не было…
Твоя-то где теперь, на работе что ли? Спит? Ну, баре… Давай-ка лучше за них выпьем — за своих… Всё-таки они… И моя тоже…
А кстати, я потом в новостях слышал, что над нашим районом как раз в начале года дырка-то озоновая образовалась! Да-а… Ну, думаю, если это из-за капусты… Обошлось… Эх, я ж не достал! она ж вам передала баночку-то… Эта хорошая, а вот тая… Я ж тогда после в бане ночевал, так тараканы на мороз все повылазили и скончались… Думаю, от переохлаждения. Так что у меня теперь баня стерильная. Приедешь – давай! Моя-то в баню стала в центр ездить, с подружками. А там пиво, сауна… Да я вон был там с Митяем один раз — неа… Теснота, чужие все, ходят в простынях, как привидения. Под лейку встанешь – очередь сразу! Стоят – глядят!..
А чой-то я твоёй не вижу, поругались что ли? Так им, бабам, и надо!..
А то глядят! А потом ещё ж: вот так моешься-моешься не в своей-то бане, и ррраз — электричество потухло! Авария гдей-то! Ну, полная темень! Поди ж разбери! Митяй-то рядом как заорал! «Серёня, — кричит, — ты где, меня ктой-то моет!» Я дак прям за руку ковой-то поймал. Ну, точно: ктой-то пива перепил — такое спутать!.. Путаник… Я того наощупь отвел под душ-то ледяной — остудил… Орал-то шибко, а свет дали — не знаю, кто и был… Не поедем больше, неа. А мы ж летом-то в речке моемся. С Тилькой вместе! О-о! Вот ты рассказать-то всё не даешь! …Давай Тильку-то помянем. Не чокаемся… Она у меня — главная беда года. Тилька… Уж как мы с ней… Моя аж ревновала… А что? Собака ж всё понимает и молчит… А моя?!! Наоборот же всё!! …Не, она баба добрая, но уж с Тилькой-то, наверное, не сравнишь ведь!
…В общем, сидим мы с Митяем на бережку, Тилька рядом… А тут Ахася нарисовался! Помнишь его… Беда… Идет, на нашу бутылку зыркает… и к нам! Представляешь!? Протягивает мне из кармана сухарь: «Вижу, говорит, кушаете, а без хлебца!» А у самого аж руки трясутся! От щедрости… Ну, Митяй его и послал… А тот с утра вдетый… Схватились. Митяй ему надавал, да в речке и искупал. Ну, тот обиделся, разделся, да и стал дальше купаться… обиженный. А нам и плевать, мы сидим… и забыли про Ахасю-то… А поднялись: одежда на берегу, а Ахаси-то не видать! Ну, мы: «утоп!» Разделись, стали искать… Я — у берега, я ж не плаваю, а Митяй ныряет. И ни фига! А Митяй говорит: «Теперь меня посодют. За Ахасю. Я ж его, говорит, халявщика, с чувством мудохал…»
И тут я, прости меня господи, согрешил! Митяй-то мне товарищ! А этот утоп, дак что ж теперь? …Взял я Ахасину одежку, завязал в её камень да и закинул в реку. Мол, не знаем, не видели. А Тилька-то моя… Беда… Я ж её на охоту натаскивал! И вот моя сучка спала, спала, а тут сорвалась — и в воду, за Ахаськиным шмотьём! Я кричу – «куда! назад!» А она знай ныряет, а узел-то уж на дне! Я Митяю: «Спасай Тильку!..» Сам-то не плаваю…
…А! …Не спас…
…Я ж потом Ахасю чуть не прибил… Он же чо тогда! Он, обиженный, поплыл на другой берег. Приплыл. А обратно-то страшно. Сердечко-то… Это ж там метров четыреста будет, помнишь ведь! Побежал до моста! А это 16 километров! Через две деревни! Да без трусов!
…Помянем Тильку, добрая была… Твоя-то где? Спит? Ну, пускай спит. Долго спит — значит, хороший человек. Хотел поглядеть, а верно, не увижу. Гляди-ка: еще седьмой час только, а уж темно…